Искры, искры, искры!
«Господу помолимся…»
Кто-то там плачет
Навзрыд,
и слёзы текут
по моему лицу.
Звон.
Боль.
Ты слышишь, слышишь?
Эти шаги за дверью,
Они приближаются…
Пришёл за мной.
Мама, спаси меня!
«Ангеле, Христов святый,
к тебе припадая молюся,
хранителю мой святый…»^[1]
Арт^[2].
Это его
слова,
мысли,
шаги.
Стук в дверь.
Кто там?
Низкий смех-рык.
Дверь распахивается. В проёме
Он.
Стоит,
смотрит.
В комнате никого.
Окно открыто.
Колышется штора.
Ветер.

Я лечу!
Я ангел.
Два крыла распахнулись
За моей спиной,
чёрные с проседью,
опирающиеся на воздух,
несущие меня
выше и выше.
Люди удивлённо поднимают головы
к бескрайнему небу,
разбуженные шорохом перьев.
Они ищут глазами
затерянную в синеве
птицу,
встречаются с ней взглядом,
и тоска
наполняет их души,
ибо они видят,
что это человек.
Я
свободна!
Внезапно
Что-то останавливает меня.
Я оглядываюсь.
В провале
окна,
на самом дне,
Арт.
Глянул бездонной чернотой,
усмехнулся,
убил птицу.
Камнем падаю
вниз.
Всё ближе
жадная чёрная грязь.
Лежу, распластавшись,
в холодной жиже,
глазами
к яркому солнцу.
Темнеет.
Миг превращается в вечность.
Свет закрывает его улыбка.
Прощай.

«Страннолюбия не забывайте,
ибо чрез него
некоторые,
не зная,
оказали гостеприимство
Ангелам»^[3]
Я чувствую.
Я мыслю.
Я живу.
Кто-то несёт моё тело,
обняв его сильными руками,
и мёртвые крылья
беспомощно тянутся
по земле.
Я смотрю.
Всё это мне знакомо:
подбородок с ямочкой,
упрямые губы,
тонкий нос,
ледяные глаза.
Ветер^[4] идёт и плачет.
В его руках
сломанная кукла.
Он думает, что в этом
хрупком сосуде
нет ни капли
жизненной влаги.
Не печалься, муж мой,
ибо снизошло прощение,
и глаза мои открылись,
и руки обрели силу,
и грудь вздохнула первым вздохом.
Я бессмертная,
ты знаешь, Ветер?

Темнота.
Пламя.
Я протягиваю к огню холодные пальцы.
Рыжие языки прыгают,
Играют,
обращают в пепел
мои бывшие крылья.
Не летать мне больше.
Нет для меня синего неба.
Странные отсветы,
полутени-
полураны,
ложатся на лицо
сидящего напротив.
Завтра он уйдёт.
Мы не нужны друг другу.
Молчание.
У каждого своё горе.
Я спрашивала его: «Почему ты
был там,
где я упала и умерла?»
Ветер обжигал холодом глаз
и молчал.
Это была только наша ночь.

«Не спрашивай у Ветра,
не спрашивай у Соловья,
что есть боль,
что есть судьба твоя»^[5]
Реальность.
Пустые глазницы окон
Впиваются в меня
невидящим взглядом.
Ах, он был только предсмертным бредом!
Кто-то стоит рядом,
заслоняя солнце,
говорит:
«Ты очень испугалась,
спрашивала у меня: «Слышишь?»,
а там были шаги за дверью,
и ты ушла в окошко.
Хорошо,
я живу невысоко,
да снега под окнами
много.»
Соловей^[6] подала мне руку.
Как мрамор,
холодны и бледны
были её пальцы.
Нет, не всё в моём сне
неправда.
«Это ведь был он –
Арт?»
Она посуровела
и погасила теплоту взора.
Мир потемнел и выцвел.
Она отвернулась, уходит.
Арт манит Соловья:
«Иди ко мне».
Вернись! Вернись!
Мой крик потонул
в порыве ветра.
«Возвращаться – плохая примета», –
из-за моего плеча говорит
Грейси^[7],
взмахивая рыжей чёлкой.
Мы стоим с ней
посреди
снега с кровавыми пятнами,
а Соловей
далеко.

«Я воззвал к Нему
устами моими
и превознёс Его
языком моим»^[8].
Господи, как я могла так ошибаться
(преклоняю колено и)
и думать, что он примет меня такой,
(протягиваю на раскрытой ладони)
какая я есть, ведь я
(орудие правосудия –
стилет,
чуть длиннее ладони)
знала, что этого
не может быть,
что его душа
(в блестящих чёрных ножнах
с металлической окладкой.)
холодна как лёд
и тверда как камень,
но всё же
(Клятва верности. Оставит
в ножнах – нет,
вынет из ножен –
клятва принята.)
он – мой повелитель,
и мой долг –
служить ему,
пока смерть не разлучит нас.

Снова ночь.
На полу – осколок света
из открытого окна.
Холод наполняет комнату.
Из тёмного угла
выглядывает тень,
подходит,
избегая света,
к постели,
склоняется и
шепчет:
«Здравствуй»
«Здравствуй, Каин.
Ты снова здесь?
Что тебе нужно на этот раз?»
Глухой смешок:
«То же, что и всегда»
Тень берёт руку,
безвольно лежащую поверх одеяла,
подносит её к тёмному провалу.
«Почему у тебя нет лица,
Каин?»
«Я – никто.
Я создан тобой.
Я – твой бред.
Ты сумасшедшая!»
Язвительный голос
пронзает меня
жалом скорпиона,
отравляя моё сознание,
заставляя меня поверить
в то,
что я действительно сошла с ума.
«Уходи!» –
кричу я, задыхаясь.
«Не верю тебе!»
Он послушно оставляет меня,
отступая в тень угла,
вливаясь в неё,
шепча на прощание:
«Ты сама позовёшь меня»
Мертвенный свет луны
переместился на стену.
Сон подступает вплотную.
Я погружаюсь в…

В этих глазах
отражаются облака,
плывущие в синем небе
над бескрайним ромашковым полем.
Там нет места
отражению меня
или кого бы то ни было
из этого мира.
Облака
смотрят в меня,
в мою мятежную душу,
наполняя покоем
летнего полдня
сознание
на грани взрыва.
«Ты печальна?»
«Я умираю, Эмини^[9].
Я ухожу отсюда.»
«Зачем?
Разве этот мир
достоин того, чтобы
покинуть его,
принести ему в жертву
свою жизнь?»
Опускаю глаза,
чувствуя, что он прав,
но как мне быть,
если этот год
предназначен мне Судьбой
для ухода?
«Мы всё равно встретимся»
«Я тебя не забуду».

Одна.
Игра в «третий лишний»
продолжается.
Вам есть о чём поговорить,
нам – не о чем.
А лукавые глаза
Соловья
скрыты зеркалом, в котором
только моё лицо.
«Зачем ты улыбаешься мне
из-за её плеча?»
Она загадочно молчит,
словно Сфинкс,
и горячее солнце Египта
ударяет мне в голову,
рождая странные миражи.
Мне кажется –
Соловей любит меня.
«Когда кажется –
креститься надо» –
вспоминается мне.
Под этой бронзовой маской
кроется демон,
искусивший самого Бога,
пообещав ему послушание.
«Почему ты не знаешь,
что твоя боль –
моя боль,
почему ты не хочешь понимать,
что меня в этом мире держат
только твои глаза?»
Как всегда.
Ждать ли ответа
от мраморного кумира,
чьи губы –
полуулыбкой Джоконды-Сфинкса?
Одна.
Игра в «третий лишний»
продолжается.
Соловей всегда в середине.

Снежок,
белый порошок
засыпал мой мозг,
заглушил мои мысли.
Льдинками выложен
портрет
какой-то странной женщины.
Черты её лица
слишком пропорциональны,
идеально-нечеловеческие.
Это она.
Я узнаю её
из тысячи.
Королева^[10],
лежавшая в той
гробнице.
Кто создал Её
здесь,
сейчас?
Какому сумасшедшему
пришла идея
показать её
всем,
испугать этот маразматический мир,
довести его до инфаркта?
Я хочу
пожать тому
мужественную руку,
сказать:
«Я гордилась бы,
имея такого друга».
Хорошо,
что есть солнце.
Истаивают
её глаза,
её губы,
её лицо.
Наконец-то
королева снова умерла.

«Пойдите, посмотрите
Человека,
который сказал мне всё,
что я сделала:
не Он ли Христос?»^[11]
Кто из вас не верил мне?
Кто из вас смеялся?
Кто говорил, что я больна?
Кто первый кинул в меня
камень?
Он – Христос,
подаривший мне
терновый венец
Истины.
Я – слуга Его,
и речи мои –
речи пророка.
О, Ветер, Ветер!
Не умри, пожалуйста!
Я всегда была права,
но теперь
я хотела бы ошибиться
больше всего на свете…
…Однако же,
кто-то там спрятался
за занавеской
и скалит зубы в улыбке
ехидного несовершенства.
Это ты, Каин?
Призраков я боюсь меньше,
чем живых людей.
Миражи,
миражи…
Всё в голове путается.
Вот Соловей,
и Арт,
и ромашковое поле,
и чья-то рыжая чёлка…
Где я?!
Осколки, осколки, осколки
от разбитого зеркала.

Иуда.
Я продала Бога,
Бога в себе,
убила своего Сына.^[12]
Мерилинда,
прости меня,
я никогда не буду
старой.^[13]

Эта бесконечная зима
кончилась.
Неужели
весна?
Я стою на пороге
большого светлого мира
и отвыкшие глаза
режет
яркое солнце.
Свобода!
Бегать по лужам,
улыбаться
задумчивым прохожим,
безумствовать,
упиваться
теплом,
идущим отовсюду.
Ты снова со мной,
моя любимая
огромная зелёная
птица.
Я пытаюсь
жить.
Ради тебя – всё, что угодно!

Чёрные камни
старого замка
хранят свои тайны.
Кто идёт
мне навстречу
по гулкому коридору?
Отражаясь многократным эхом,
шаги обрушиваются на меня,
подавляют,
вызывают смертный страх.
Последний поворот,
и мы встретимся.
Колеблющийся свет факела
освещает
странную фигуру
с лицом, закрытым капюшоном.
«Почему ты прячешь его?»
Тихий голос
вкрадчиво вливается в уши:
«Идём со мной.
Я покажу тебе
то, чего ты достойна.
В твоих руках
ключ
от двери в рай»
Но
на вратах
нет замка!
«Каин, это ты?»
«Я твой друг.»
«У меня нет друзей
среди тех,
кто предаёт Господа.»
Резкое движенье.
Капюшон спадает.
На тёмном лбу
ярко горит
золотая печать предательства.
Я отворачиваюсь:
«Мне жалко тебя,
Каин.»
Тень съёживается
и уползает,
всхлипывая.
Каин надеялся получить прощение.
Факел падает.
Всё вокруг объято огнём.

Синеглазый…
Болью сотен порезов
Осколки зеркал в улыбке.
Посмотри на меня –
и снова
жидким азотом в душу
взгляд ледяных глубин.
Смеёшься
звоном сосульки,
упавшей на мокрый асфальт.
Не люблю!
Нельзя любить
капризных снежных мальчишек.
Куда ты уходишь
снова и снова,
каждое утро,
до того,
как я открываю глаза?
Ты не нужен мне,
но я
каждый вечер
отворяю тебе дверь
и, задёргивая шторы,
отсекаю красный закатный свет.
Что общего
между тобой
и тем,
кого я помню молодым,
по которому
до сих пор ношу
траур?
…Похоронный оркестр.
Ненавижу
эту фальшь!
…И письмо:
«Прости,
не могу так больше.
Я умер.»
Почему я
опять оказалась права?!

Белые столбы.
На базальтовом круге
в центре древнего храма –
старик
с золотым солнечным диском
на груди.
«Я ждал вас» –
уголки губ приподнимаются,
чуть обнажая белые зубы
(клыки).
«Кoра-
Алина».
Нам пора быть вместе.
«Коралина
(я чувствую, что меня двое),
я нарекаю тебя
Властительницей
Зеркального царства…»
Соловей хмуриться.
«Арт!
Не тебе
короновать Меня.
Пусть это делает
тот, кому предназначено –
Ангел»
Старика раздирает
боль
и смех.
«Ты действительно
веришь в это,
глупая?»
Осколки
убивают его.
Мы –
Властительница
Зеркального царства.

А ещё
я помню Странника^[14].
Мы сидели с ним
на склоне
зелёного холма
у обочины
Бесконечной Дороги.
Странник говорил мне:
«Знаешь,
хорошо,
что ты есть,
и никто
не сможет этого исправить.»
Я грелась
в солнечных лучах
и думала,
что в чёрных глазах
кроется непознанная
тайна.
Тонуть в них
мне не хотелось.
Это
было бы слишком сложно.
Слова летели
одуванчиковым пухом,
легко скользя
по кромке сознания.
Я отдыхала,
пытаясь забыть,
что цель,
к которой я иду,
недостижима.
Странник поднялся
и протянул мне
узкую тёмную руку:
«Пойдём.
Нам пора.»
Жаль оставлять
этот покой на обочине.

Серебро.
На вершине
Кургана
цветут
душистые травы,
белыми звёздочками
шалфея
взбрызгивая
в ночь.
Тихо шелестят,
потревоженные
дыханием ветра,
сосновые ветки.
Где-то плещутся
о прибрежную гальку
волны полночной
реки,
отражая,
изламывая
свет
безразличных звёзд.
Серебро.
Существует ли здесь
Время,
или это
всегда?
Наверное,
тут живут
древние боги,
знавшие моих предков.
Не разводи костра.
Холод предлетней ночи
отрезвляет.

Смотрите –
крест на горе.
Почему-то
он мне знаком,
этот умирающий человек.
Сине-ромашковые глаза,
тонкий нос,
рыжая чёлка
и эта заметная родинка…
Хрупкие плечи,
узкие ладони,
пробитые гвоздями,
венец
из колючей проволоки.
Закат
окрашивает
безвольное тело,
одевает его
в пурпурные одежды
триумфаторов.
Кто-то сидит
у подножия креста,
обхватив руками колени,
и беспомощно смотрит
на Сына,
не зная,
чем ему помочь.
Не рано ли
вы стелете
во гроб
белые саваны?
Кто крадётся
с ножом
сквозь ночь
и дождь,
и пилит, захлёбываясь,
окровенелые верёвки?
Кто ловит
бездвижное тело
и несёт его,
прижав к груди
словно маленького ребёнка,
в холодную каменную пещеру?
Не оставляйте Христа!
Ему будет страшно одному,
когда он проснётся
в темноте…

«Перекрёсток.
Обитель духов, где…»^[15]
мы встретились.
Судьба
свела нас
в этот день
в этом месте.
Что было потом?
Не знаю.
Каждый пошёл
своим путём.
Мою дорогу
перебежал
чёрный кот.
Он шёл по следам
Соловья.

В этом доме
зеркала
завешены белой тканью.
Кажется,
кто-то умер.
Ах да,
это Света^[16].
Эмини на диване
бесцельно перебирает
фотографии.
Небо
в глазах потухло.
Я трясу его
за плечо,
кричу в лицо:
«Она же твоя
Мать!»
«И что?»
Мёртвый покой
его взгляда
пугает меня.
Лучше бы он
плакал.
Бледное измученное лицо
Матери
застыло
в улыбке
приветствия смерти.

На пороге
сидит Кот,
смотрит яркими
золотыми глазами
и улыбается.
Он знает,
что случится
в скором времени,
но не хочет никому
об этом говорить.
«Ар-рт,
Ар-рт» –
мурлычет он
ненавистное
мне имя.
Прости меня Господи,
хочется пнуть
это чёрное гибкое
тело,
или взять
его в трепещущие руки,
прижать к груди,
гладить
и приговаривать:
«Хороший,
хороший…»
Кот
щурится
от удовольствия
и растворяется
в душном
тёмном
коридоре.
Всё
слишком хорошо.
Именно это
меня настораживает
и пугает.

Полутьма.
Где-то в глубине
горят крохотные огоньки,
высвечивая
узкие
суровые
лица
с огромными
святыми
глазами.
Кресту Животворящему,
Архангелу Михаилу,
Пресвятой Богородице Марии…^[17]
Сгорают чьи-то
грехи,
летят к резному потолку
слова молитв.
На алтаре –
чёрный
гроб.
У алтаря –
двое,
на коленях
клянутся в вечной любви.
Почему
так?
Входит
Арт,
подаёт руку невесте –
Соловью
и уводит её в свет.
Жених
пляшет самбу
на гробе.
Кто-то в углу
рыдает.
Крест падает.
Ангелы уходят.
Панночка мертва.^[18]
Занавес.

Тускло мерцают
свечи
в дубовых подсвечниках,
стоящих
на огромном камине.
Спиной ко мне
у огня
стоит человек
и осторожно
ворошит шпагой
горящие,
корчащиеся в агонии
листы
моей
синей тетради^[19].
«Что ты делаешь?» –
спрашиваю я,
заворожённо глядя,
как частицы
моей души
пылают,
превращаясь
в серую золу.
Человек
испуганно оборачивается.
Он
не ждал меня.
Подходит к столу,
чуть дрожащей рукой
протягивает мне
бокал
красного,
терпкого,
густого,
искрящегося в отсветах пламени
вина.
Разламывает пополам хлеб,
подаёт мне.
«Вот
плоть и кровь
тела Христова.
Вкусите
и испейте
вместе
со мной» –
иронично цедит он
через растянутые
в оскале улыбки
губы.
Я
вплотную подхожу
к решётке камина
и бросаю в огонь
его дары.
Человек молча
наблюдает за мной
сквозь
бокал,
наполненный красным.

Сидим
на берегу
на белом песке
я
и Грейси.
Смотрим
в серую воду
нашей реки.
«Помнишь?» –
спрашивает Грейси
и берёт меня
за руку.
«Помню» –
отвечаю я
и сжимаю
горячую ладонь.
Волны уносят
преграды,
вставшие
между нами
за длинные годы
разлук и ревности.
«Я буду
писать тебе» –
она
кивает,
и светлые волосы
чуть пошевеливает
ветер.
Ей немного
прохладно,
и Грейси кутается
в шаль.
Но душу
ничем не укутаешь.
Лето только начинается.

В глазах женщины
на рисунке
отражаются
чьи-то
очень знакомые
лица;
горькие складки
в уголках
её губ
говорят мне,
что эти люди
уходят.
На столе –
сияющее
идеальное
золотое
обручальное кольцо.
Пришло время
соскользнуть
ему с пальца
и остаться забытым
где-то
на дне
кипарисовой
шкатулки с драгоценностями.
На подоконнике
лежат, чуть трепеща,
белоснежные
тонкие листы,
исписанные
красными чернилами.
Это – письмо,
у которого
нет адресата.
Оно
никогда
не дойдёт
до Него,
и ледяные глаза
не прочтут
полные боли строчки,
посвящённые
только ему.
Письма
Королю Смерти.

Дорога кончилась
и начался лес.
Забери меня отсюда!
Мне здесь
холодно,
в этом
безликом,
плотном,
влажном тумане.
Он прячет от меня
какие-то
странные вещи.
Где-то здесь
потерялся ребёнок,
у которого
никогда не будет
Матери.
Всё это похоже
на кошмарный сон,
где
нет выхода.
Я зову
кого-то,
но
даже эхо
не откликается.
Абсолютная,
нетревожимая
тишина
страшит меня.
Никого нет.

Ночью шёл дождь.
Молодые
светлые листья
берегут
на острых кончиках
драгоценные
прозрачные капли
и роняют их,
чуть вскрикивая,
когда порыв
ветра
теребит
отягощённые ветви
серебряных тополей.
Иду по сверкающим
мокрым асфальтом
в лучах
утреннего солнца
улицам.
Это мой город.
Подарок Бога –
Игрушка,
ювелирная работа,
коллекционная вещь.
В лужах
на чёрном асфальте
плавают
чуть грязные облака
и падает
всё глубже
синь
умытого
первым
летним дождём
неба.
Там,
наверху,
птицы
и чьи-то тени.
Зовут меня
с собой.
Вот –
огромная зелёная,
похожая на
Соловья,
а рядом
девушка^[20],
которая мне приснилась
этой ночью.
Протягиваю
им
окровавленные,
пробитые ладони.
Птицы
обещают мне
избавление.

Звон разбитого…
Вздрогнув,
просыпаюсь.
Это я заснула
у зеркала.
Пришёл кот,
махнул угольным хвостом
и уронил
зеркало,
рассыпав его кусками.
Убил моё отражение.
На полу
осколки.
Какие они
совершенные,
гладкие,
острые…
Завораживают
игрой света.
Беру один в руку,
на мгновение вижу
свои
безумные глаза,
провожу острым краем
по запястью,
наблюдаю
за багряными гроздьями
капель.
Что-то уходит из меня.
Я избавляюсь
от Зла.
Становится легко,
темно,
тихо…
Говорят,
разбитые зеркала
к несчастью.